"Rolling Stone", №69
Перед премьерой исторической драмы «Поп»
RS встретился с композитором
фильма Алексеем Рыбниковым, чтобы поговорить о смерти,
вере и сибирском панк-роке Пожалуй, важнейший из действующих
русских кинокомпозиторов, Алексей Рыбников в последнее время все чаще
думает о смерти.
И не столько в силу специфики профессиональных интересов - на счету
композитора
такие победы, как «Звезда
и смерть Хоакина Мурьеты» и
«Литургия оглашенных», - сколько в силу стечения обстоятельств.
Буквально за месяц до премьеры драмы Владимира Хотиненко «Поп»,
к которой Алексей написал музыку,
скончались Владислав Галкин и Юрий Степанов. Впрочем, композитор
считает, что мысли
о смерти от инфоповодов не зависят. «Как передавали, Олег Иванович
Янковский под
мою музыку ушел, - вспоминает Рыбников. - Узнаешь такое, и сразу смерть к
тебе становится
ближе. И никто не знает, что случится потом. Вот взял Юрий Степанов
такси - ему
в бок машина въехала. Раз, и нет его. В нашей жизни все отмерено - и
непонятно,
кто в девяносто лет будет играть на сцене, как Зельдин, а кто раньше
уйдет. Но по
естественному ходу жизни мы становимся, конечно, ближе к смерти. Когда
предыдущее
поколение уходит, когда умер Сергей Михалков - уже чувствуется, что все:
твое поколение
стало на рубеж и дальше нет поколения в запасе. Страшно делается». Предсмертную записку потомкам
в виде произведения собираетесь оставить? Вот все, что я пишу, касается вопросов жизни и смерти,
прихода в этот мир, ухода из него, смысла происходящего с точки зрения
какого-то
конкретного человека. Я имею в виду себя. Если человек к моим годам
(Рыбникову шестьдесят
пять - прим.
RS) не приходит к размышлениям о своем
существовании, его нужно пожалеть. Вы написали музыку к фильму
«Поп». Как вы впервые столкнулись
с религиозной жизнью? Бабушка
и мама меня с детства водили причащаться и исповедоваться - то есть до
какого-то
возраста, пока не исполнилось тринадцать-четырнадцать лет, я считал, что
это нормально
и естественно, меня за это никто не преследовал. Потом, в переходном
возрасте, начал
думать о совсем других вещах. А потом, когда принялся писать «Юнону и
Авось», резко к Церкви вернулся. Страшно исповедоваться? Очень! Это казнь, к которой ты готовишься,
но все равно холодным потом покрываешься. Много грехов накапливается
всяких, в которых
сознаваться стыдно. Оторваться от всего этого возвышенного думали когда-нибудь?
Чтобы к народу быть поближе - двери менять, на машине людей подвозить? Для себя я как-то раз письменный
стол сделал, стоял с пилой и гвоздями. А для народа у меня есть театр и
дом под
Переславлем-Залесским - когда мы в том доме жили, общаться, кроме как с
деревенскими,
не приходилось ни с кем. Душа отдыхала, когда с н
...
Читать дальше »
Категория: Интервью... |
Просмотров: 1601 |
Дата: 31.05.2010
| Рейтинг: 5.0/1
|