Пожалуй, важнейший из действующих русских кинокомпозиторов, Алексей Рыбников в последнее время все чаще думает о смерти. И не столько в силу специфики профессиональных интересов - на счету композитора такие победы, как «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» и «Литургия оглашенных», - сколько в силу стечения обстоятельств. Буквально за месяц до премьеры драмы Владимира Хотиненко «Поп», к которой Алексей написал музыку, скончались Владислав Галкин и Юрий Степанов. Впрочем, композитор считает, что мысли о смерти от инфоповодов не зависят. «Как передавали, Олег Иванович Янковский под мою музыку ушел, - вспоминает Рыбников. - Узнаешь такое, и сразу смерть к тебе становится ближе. И никто не знает, что случится потом. Вот взял Юрий Степанов такси - ему в бок машина въехала. Раз, и нет его. В нашей жизни все отмерено - и непонятно, кто в девяносто лет будет играть на сцене, как Зельдин, а кто раньше уйдет. Но по естественному ходу жизни мы становимся, конечно, ближе к смерти. Когда предыдущее поколение уходит, когда умер Сергей Михалков - уже чувствуется, что все: твое поколение стало на рубеж и дальше нет поколения в запасе. Страшно делается».

Предсмертную записку потомкам в виде произведения собираетесь оставить?

Вот все, что я пишу, касается вопросов жизни и смерти, прихода в этот мир, ухода из него, смысла происходящего с точки зрения какого-то конкретного человека. Я имею в виду себя. Если человек к моим годам (Рыбникову шестьдесят пять - прим. RS) не приходит к размышлениям о своем существовании, его нужно пожалеть.

Вы написали музыку к фильму «Поп». Как вы впервые столкнулись с религиозной жизнью?

Бабушка и мама меня с детства водили причащаться и исповедоваться - то есть до какого-то возраста, пока не исполнилось тринадцать-четырнадцать лет, я считал, что это нормально и естественно, меня за это никто не преследовал. Потом, в переходном возрасте, начал думать о совсем других вещах. А потом, когда принялся писать «Юнону и Авось», резко к Церкви вернулся.

Страшно исповедоваться?

Очень! Это казнь, к которой ты готовишься, но все равно холодным потом покрываешься. Много грехов накапливается всяких, в которых сознаваться стыдно.

Оторваться от всего этого возвышенного думали когда-нибудь? Чтобы к народу быть поближе - двери менять, на машине людей подвозить?

Для себя я как-то раз письменный стол сделал, стоял с пилой и гвоздями. А для народа у меня есть театр и дом под Переславлем-Залесским - когда мы в том доме жили, общаться, кроме как с деревенскими, не приходилось ни с кем. Душа отдыхала, когда с ними разговаривали, самогон пили, песни пели. И сейчас поем.

У вас есть обида на советское государство?

Я бы не сказал, что советское государство мешало мне работать. Скорее помогало: финансировало и постановки, и запись дисков. Мне объявили бойкот в Союзе композиторов, мне объявили бойкот какие-то идеологические инстанции. Но произведение от этого осуществилось, оно сработало. А лично - давили, и серьезно давили. Самое ужасное началось после «Юноны», когда перекрыли кислород. Не давали жить. Вызвали как-то в номер гостиницы и рассказали, что мне нельзя работать. Очень мягко - никогда впрямую ничего никто не запрещал, просто кругом стали исчезать люди. И все попытки запустить новые проекты нигде не встречали поддержки.

Вы почувствовали себя окруженным врагами?

Я стал осознавать потихоньку ужас мира, в котором оказался. Поэтому я начал писать «Литургию оглашенных», она сейчас называется «Мистерия пророка Данилова», - про героя, который находится в тюрьме и идет своим духовным путем в условиях физической несвободы. Я почувствовал, как это сгустилось все. Это было неприятно. Сейчас все стало немножко шире.

Сложно денег заработать в этой профессии человеку молодому и не такому известному, как вы?

Не сложно, а невозможно. До кризиса там было более-менее благополучно и была оплата адекватная усилиям. Сейчас за кино платят очень мало. Оскорбительно мало. И композиторы вынуждены соглашаться, потому что другой возможности заработать нет. Системы заказов на крупные произведения нет. А получать авторские с концерта могут те, кто пишет песни для популярных исполнителей. И то, если у них не отняли их имя.

Впервые услышав сибирских панков «Летучие рыбы», которые делали кавер-версии ваших песен, вы долго смеялись?

Если ты не замечаешь, что ты смешон, это очень опасно: иронично к тебе другие будут относиться. Я был в клубе, где «Летучие рыбы» давали концерт, они там себе пели что-то, мне в целом понравилось. Особенно то, что людям хочется обращаться к тому, что я написал. А потом какая-то другая группа мне прислала на тему Мюнхгаузена что-то отвратительное. Я попросил перестать глумиться, мою тему не использовать. В словах могут иронизировать, но когда издеваются над музыкой, я этого не люблю: это не созидательно, мне это мерзко.